С подсолнухами ведь как.
Слишком рано сорвешь - семечки молочные, шкурка мягкая, даже почернеть толком не успела. Тьху.
Но чуть если припозднишься, то и вовсе сорвать не придется. Подойдешь утром к подсолнуху, а там уж птица, оказывается, побывала. Усаживалась, как на стол, тут клевала, тут же и гадила. Поэтому теперь три четверти сердцевинки пустые, а четверть залита птичьим зеленоватым дерьмом, которое еще даже и не застыло. А вокруг лепестки желтые колышутся, точно медузьи щупальца. Насмешка сплошная!
А в одно какое-то лето подсолнухи с солнцем повадились меняться. Мол, ты мне свое место ненадолочко уступи, а я тебе уступлю. Солнце маленькое, в огороде на тугом мохнатом стебле покачивается, отдыхает. Хорошооо. Птица покружит, покружит. Присмотрится. Примерится. Присядет наконец. И тут же - вшух, полых! - и нет птицы. Только черные хлопья на землю оседают да лапки обугленные на краю солнца торчат, в тот край коготками вцепившись. Подсолнух с неба ржет, семки зрелые, темные вниз роняет. В первый раз когда случилось, дрозд-насмешник на старой ирге только крыльями всплеснул: дочирикалась, мол, Петровна-то наша! И полетел прочь - не крякнул, не кукарекнул. Но ничему-то этих птиц жизнь не учит.