Про выпускной, видимо, буду всякими ассоциативными кусочками.
В лицее Н.С. одно время называли "Черным Драконом"; в годы классного руководства родители учеников спрашивали его: "Андрей Михайлович, вы же еще не перестали играть в ролевые игры? А, отлично, а то мы как раз думаем, что вам подарить, и вот нашли магазин "Антураж"..." (и действительно вручили потом сертификат в оный); с какого-то выпускного Н.С. пришел с книгой Умберто Эко "Полный назад" и с огромной мягкой селедкой из ИКЕИ, по имени Лизель; в этот раз ему преподнесли часы на цепочке. С гербом Слизерина. Трам-пам-пам. Привет декану Трэверсу.
И еще - написали трогательное письмо с признанием в любви.
Вот, блин, смотрю на это (и еще раньше смотрела на подобное) и чувствую, что что-то упустила. Когда еще катать такие письма, как не в лицейские годы? "Я вам пишу, чего же боле". Но я, блин, почему-то нет. В собственно годы я решила, что ничем так эффектно, безопасно и при этом не слишком обременительно не выражу свои чувства, как мелкими и средними подарочками (например, бутылкой коньяка, бутылка коньяка универсальна и допускает трактовки)), а на последнем звонке (кажется; или перед выпускным?) выступила в устной форме. "Я вас люблю. - Я знаю. - Но вы все равно ублюдок. - *осклабившись, как упырь* Я знаю". Нда. Выбор слова был неточным, я имела в виду примерно "вы отморозок, у которого нет ничего святого, но все равно эмоциональную связь с вами я оцениваю сугубо положительно и рада ей, хотя по-хорошему за некоторые вещи принято бить снегоуборочной лопатой по лицу; зато было увлекательно, спасибо". Но я была юна, стеснительна и косноязычна. Впрочем, даже выбранная формулировка показывает, что и в те времена мои чувства не были чистейшей прелести чистейшим образцом; вдобавок в эпистолярном жанре (в отличие от неформальных отношений) я никогда не была особо сильна, тем более что меня преследовало острое ощущение если не тютчевской лживости изреченной мысли, то как минимум недостаточности любых слов - раз, и краткость никогда не состояла в родстве с моим талантом - два.
Впрочем, я писала зато стишочки. Местами сиропноватые, сладкие и перелириченные. Но показывала их в основном не тем, кому они адресованы: тяга к опасности во мне компенсировалась тягой избежать опасности, и инстинкт самосохранения побеждал чаще.
И еще: я два года считала, что люблю одного, а эпическое признание с расставлением всех точек над i сделала другому. Потому что в самом финале со мной случилась дзенская притча! Я была в ней главным героем и утонула в ясности понимания ("что это было, папа? - море, сынок. - где?"). Как Сашка Самохина ("насыщенная эмоциональная жизнь, Александра"), которая долго разбиралась на части, а потом собралась и провернулась до щелчка - в один миг, но уже была иной.
... блин, все понимаю. Но при взгляде на часы и конверт с письмом меня охватывают легкая тоска, поверхностная ностальгия и - где-то по краю - ощущение навсегда упущенной возможности. А точнее, нет: грусть от осознания того, что я в принципе была лишена подобной возможности (но вот если бы я была другой...). И как у Горалик: "Кому бы сказать: я люблю тебя, я люблю тебя, Лёля!"?
Чтобы закончить на позитивной ноте. Н.С., получив бархатный мешочек с часами (и еще не зная, что с часами), взвесил этот мешочек на руке и воскликнул с радостью человека, которому только что дали в личное пользование Очень Полезную Вещь:
- О, им можно пробить череп! И не один!