Не могла во вторник поймать мелькающее ощущение. Когда шла встречать Майвэ к воротам сада, потом, когда мы сидели на чердаке и сбивчиво разговаривали о чем попало, потом, когда были звезды над всеми нами ("а это огни, что сияют над нашими головами" - "Мигрант" - "... в городе родном живу по праву эмигранта"). Что-то такое очень знакомое. На грани. Почти. Почти. Это же было давно. Всегда. С нами. Не с нами. Я же это уже придумала. Это же уже придумала не я.
И вот сейчас внезапно осенило.
Ну конечно!
- Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
- Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
- Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
И вот: комары. Рассохшиеся доски дома. Завалинка. Светильник. Черное, без единого облака, усыпанное звездами покрывало, которое все-таки надо сделать и вышить. Дверь распахнутая. Пыльное оконце.
Сегодня, когда шла на обед, вспомнила, как папа любил говорить: мир не детерминирован.
И - через паузу, не для всех собеседников (но для меня да) - развивал мысль, которую считал если не аксиомой, то теоремой, которую не стоит доказывать публично: он сверхдетерминирован.