На четной стороне Ленина не доходя до Бажова симпатичный отчасти русский дядька продает охрененную клубнику. И черешню. И абрикосы.
Яблони облетают в это все, и вот: вчера мы купили два мешка ягод вперемешку с яблоневыми лепестками.
Невыразимо.
Еще была гроза и холодно.
Я заматывалась в индийский платок поверх тельняшки, и мы мчались на автобусах сквозь город, полный огромного сумрачного воздуха, разломив пополам очередной ломоть жизни и очередную музыку в плеере.
"Небо в алмазах".
Еще Н.С. варил кофе в турке-с-клювом, и мы пили его из крохотных чашечек, заедая последним стамбульским лукумом.
Еще: не беда, что лукум последний! В МЕГЕ напротив АШАНа продаются почти труЪ турецкие сладости, и там есть правильный гранатовый лукум с фисташечками. Прямо палками продается, а на кубики режешь его уже сама. Ножницами, например.
А напротив делают мороженое прямо для тебя прямо на ледовне, из чего скажешь, и оно охрененное.
(я сказала: банан и ежевика! Н.С. сказал - клубника и персик! и съел почти весь свой рожок сам, а более этого он за всю жизнь любил только римский сорбет на римской жаре).
Еще: Н.С. теперь асассин в средневековой Флоренции, по имени Эцио Аудиторе, и юный Леонардо расшифровывает для него кодексы, а сам он разыскивается городской стражей и залезает на достопримечательности - просто так и ради меня.
Вчера, например, ради меня взошел на кампаниллу Джотто встречать рассвет.
Мы вспугнули большую хищную птицу, которая там живет, и она нервно наматывала вокруг нас круги. А мы стояли - под полной луной и стремительными облаками, а потом в утренней влажной туманной дымке, и белое итальянское солнце поднималось из-за горизонта прямо нам в глаза. Было перламутрово и нежно, под нами Флоренция рождалась из утра, как Афродита из пены, и зеленые леса вставали за городской стеной; тени делались все отчетливее и гуще, и узорная тень ограды была темное кружево, а сама ограда - белое. Река Арно текла и втекала под Понте Веккьо, но как будто бы стояла. Время шло быстро, но как бы медленно, мы ели черешни ягоду за ягодой и плевали косточки вниз, а потом прыгнули с кампаниллы в город, как прыгают в бассейн с вышки, и ветер свистел в ушах, а телега со свежими фиолетовыми опилками открывала нам ласковые объятия.
Так охрененно встречать рассвет над Флоренцией.
И так странно: когда ты на кампанилле Джотто, брамантовский купол под тобой; а когда влезаешь на брамантовский купол, кажется, что кампанилла Джотто ниже.
И: когда у меня нет цитаты из И.Бр., у меня есть цитата из Пелевина.
"Дом Бернара-Анри выглядел не то чтобы огромным и шикарным, но настолько не-оркским, что показался Грыму с Хлоей жилищем волшебника или бога.
В нем было два этажа, на которых размещалось четыре небольших комнатки, а внизу имелся собственный небольшой садик, устроенный на чем-то вроде террасы или большого балкона. Садик был огорожен замшелой кирпичной стенкой — единственным, что здесь напоминало об оркской архитектуре.
Впрочем, этот замшелый кирпич, несмотря на очень убедительные пятна сырости и выщербины, сразу показался Грыму подозрительным. Он внимательно обследовал стену и возле самой земли нашел место, где из-под кирпича выступало что-то черное и матовое. И кирпич, и мох были просто рельефной пленкой, наклеенной на пластик. Поняв это, Грым заметил на стене повторяющиеся узоры и пятна одинаковой формы. Но пленка была сделана с таким искусством, что мох на ощупь казался живым.
Садик тоже вызывал сомнения. Нет, цветы и деревца, росшие из земли, были настоящими. Во всяком случае, почти все. Но вот земля, из которой они поднимались… Потыкав в нее сухой веткой, Грым понял, что под его ногами нечто вроде обоймы, куда вставлены модули с растениями.
— Ты дурак, — спокойно сказала Хлоя, когда он сообщил ей о своем открытии. — Сидел бы в шезлонге и радовался — «вот мой садик…» А теперь будешь думать «оно ненастоящее».
— И ты будешь думать «оно ненастоящее», — сказал Грым.
— Нет, — ответила Хлоя. — Что я, совсем дура? Я к этому всю жизнь шла. Я буду думать «вот мой садик».
— Но ты же знаешь, что оно ненастоящее.
— И хорошо, — сказала Хлоя. — От настоящего я еще в детстве устала".
(с).
Ценность/настоящесть происходящего определяется исходя не из неких объективных критериев, а из субъективных.
Объема и интенсивности испытываемых эмоций, например.
Лучший час дня - час над Флоренцией.
И вокруг него - покой и воля.
Я променяла Шашлыккон и возможность стать объектом великолепного эксперимента на счастье по-настоящему отдохнуть. Всей собой.
И сколько-то - на дальнейшее течение историй Дары и Весты.
(NB: лимонный сок в Кровавой Мэри все-таки нужен! без него не так).