Елены Михалковой псто, с пятницей, товарисчи котофилы!
Кто бы что ни говорил, у этого кота голова вывернута наизнанку. Извилины нарисованы снаружи для обозначения содержимого черепной коробки; это что-то вроде таблички: "здесь думают". Табличка врёт. Возможно, коту в принципе чужд этот процесс. Простая логическая связка «если я упаду в ванну, то намокну и буду унизительно спеленат полотенцем» так и осталась для него недоступной. «Кто сунет голову в унитаз по самые жабры, того огреет крышкой» – тоже сложно. Да боже мой, что крышка, когда даже многократно подтвержденный факт – «я могу застрять за диваном» – кот раз за разом пытается опровергнуть. – Не могу! – Можешь. – Не могу! – Можешь! – Не могу! Застрял...

В попытках объяснить это поведение чем-то иным, кроме незаурядного скудоумия, я пришла к мысли, что кот каждый день проживает новую жизнь. Это её усовершенствованная версия, жизнь-n, где любая последующая лучше предыдущей.

Каждый день оконное стекло становится мягче. Близок тот час, когда удастся пробить его лбом и дорваться до трепещущей птичьей плоти.

В стиральной машинке когда-нибудь восстанет бельё. Выйдет и соберётся в тёплые свежевыглаженные стога.

Люди осушат унитазы. По всей планете. Доберутся и до нашего – это свершится, надо только верить.

Но самое загадочное – вода. Что должно произойти с ней, чтобы кот перестал падать в ванну, при том, что купание ему ненавистно? Сперва я предполагала, что он надеется на изменение ее физических свойств. Допустим, заледенеет. Кот мечтает испытать скольжение, думала я, он желает нестись от края до края, лихо закладывая виражи и лишь изредка отталкиваясь от бортика задней ногой.

Но со временем до меня дошло, как я ошибалась. Не в скольжении дело. Раз за разом обрушиваясь вниз, Матвей ожидает, что воды расступятся перед ним. И пересечет он ванну, сопровождаемый пением ангелов, и сладострастно вонзит зубы в мочалку, которую все время прячут подальше, и истреплет ее в клочья, а веревочку съест.

А ещё вернее – пойдет по самой воде. Не замочив лап. Двинется навстречу мне, онемевшей и пристыженной, и над его ушами будет расходиться рыжее сияние. И дойдет до меня, и протянет великодушно лапу, и поведет меня в обратную сторону, а если я начну тонуть, рявкнет: «Усомнилась в своём коте? Дура!» И даже подушечки лап у него не намокнут, вот вообще нисколько.

А пока, приближая этот воистину светлый день, кот застревает за диваном, падает в воду и стучится лбом в стекло. То есть в принципе, если слегка абстрагироваться, в своем поведении ничем не отличается от тех самых людей, которые называют его идиотом.

Бремя Троллей
Логика «троллингу все равно придется учиться: если не ты, то тебя!» – это логика империи, логика экспансионизма, причем в паникерско-истерической интерпретации. Я и граница меня существуют только до тех пор, пока я максимально отодвигаю эту границу от себя (подминая и захватывая чужое). Другого способа сохранить себя, кроме создания экстенсивно-пространственного барьера между собой и окружающими, не существует, поскольку я сам принципиально слаб, неустойчив, уязвим к манипулятивному воздействию – если до меня доберутся, то я буду порабощен. И поскольку другие рассуждают так же и стремятся поработить всё, включая меня, то я должен быть Империей, если не хочу быть рабом чужой Империи.
Интересно, что личность здесь мыслится как постмодернистский воспринимающий ноль. Она суть абсолютная функция – всегда движется, но нигде не присутствует и не имеет собственного содержания, помимо графика движения. Именно поэтому не существует ни реальных границ «моего», которые я был бы в состоянии сохранить от воздействия «чужого», ни какого бы то ни было позитивного содержания, которое возможно было бы предложить окружающему миру – троллинг есть чистый негатив, манипуляция ради возможности манипулировать. Это не удовольствие даже, это тяжелая обязанность, власть без очевидного профита, «Бремя Белого Человека» – но без дающего уверенность в своей правоте и (как следствие) психологическую стабильность концепта Белого Человека. Тролль – несомненно, вершина цивилизации Постмодерна, но при этом не носитель культуры, не носитель цивилизации, не носитель идеалов, даже не носитель Самости. Он суть витальность ради витальности, человек, эволюционировавший до стадии амёбы.